За кулисами

(Из цикла "Под контролем")
проза
2003
МАРТ
№3

 
  

    На нём вязаная коричневая шапочка с большим и лохматым помпоном, коричневое пальто с воротником из куцего пыжика, невзрачные брюки и войлочные ботинки на молнии. Глаза ясные, осмысленные, лицо будто изнутри озарено какой-то необъяснимой правотой, какой-то уверенностью. У таких типов - между третьей и четвертой рюмками - рожи так и сияют, так и светятся сплошной духовностью"; но после пятой-шестой, или после бутылки дешевого пива они напрочь теряют человеческий облик, речь делается скотски бессвязной, злобной, зациклившейся на непрощаемой обиде на жизнь. Но пока Кириллу интересно слушать и поить этого добровольно опустившегося бродягу. Где-то за оградой бара, за рядом помоек и гаражей заводит одну и ту же песню пьяная до, вероятно, местная баба. Голос красивый, крепкий, чистый; обрывки долетающих фраз берут за душу; Кирилл разрывается между плутающей мыслью бомжа, всполохами собственных идей и текстом уличной безымянной песни.

    Теплый июньский вечер. Все столики заняты. Стульев и табуреток явно не хватает. Разливает чешское нефильтрованное пиво. Фирменный напиток этого тесного заведения. Неплохое, кстати, пиво, неплохой бар, неплохой вечер; пластмассовая спинка стула приятно прогибается под тяжестью расслабившегося тела.
      - Так вот. Чем больше молишься ты Господу, тем меньше радостей и благ ты получаешь от жизни. Это страшная истина. Нельзя сразу служить двум хозяевам. Либо о душе заботься, либо о желудке. Но это есть единственная и последняя истина. Не желаешь принять ее, то признай, что отказался от Бога, от райских радостей.

    А в глазах так... и читается замешанное на безумии вдохновение. Кирилл кивает. Кивает не то откровениям этого случайно подвернувшегося собутыльника, не то самому себе. С рекламного щита улыбается знакомая, небо наливается глубокой синевой, еще бледно, но уже игриво перемигиваются дорожные фонари, светофоры, а откуда-то из-за кулис доносится:

      Мой арлекин чуть-чуть хитрец -
      Так мало говорит.
      Мой арлекин чуть-чуть мудрец,
      Хотя простак на вид.

    Он смотрит на щит, рекламирующий хорошее настроение, он знает эту улыбающуюся мегеру, он должен был в свое время ее фотографировать, но ее перекупили конкуренту. Теперь осталась без работы.

    Провинциальная дурочка, она надеялась махом покорить город, думала, что прохожие будут узнавать ее, будут поклонники, цветы и деньги. А оказалось, что цветная картинка и реальное, живое лицо - явления взаимоисключающие, взаимоотрицающие, несопоставимые, не выдерживающие - ни в чью пользу - сравнения.

    Так и с этой песней. Поймай ее на пленку, отретушируй, подправь, подтяни, урежь и... грубо отдыхающие трудяги глухо подпоют. Но сейчас они ничего не слышат, не могут услышать:

      Ах, арлекину моему
      Успех и слава ни к чему,
      Одна любовь ему нужна.
      А я его жена.

    Как очаровательно; как глупо: а я его жена. Цензура обязательно эту строку вырежет. Не нужно, лишнее. А если у поющей тетехи синяки под глазами, то ее даже пудрить не станут, просто заменят другой тетехой, с ногами, с упругой объемной грудью, а главное - с неукротимым стремлением попрыгать по сцене. Сколько их прошло перед ним, сколько, слёз, сколько, охов, сколько абортов, и надменных, холодных прощаний.

      Он разрешит любой вопрос.
      Хотя на вид простак.
      На самом деле он не прост,
      Мой арлекин - чудак.

      - Дай копеечку, барин.
      - Мы заняты.
Первая реплика принадлежит лавирующему между столиков алкашу с пакетами пустой посуды, вторая - сидящему напротив Кирилла проповеднику. Алкаш понимающе удаляется. Проповедник возвращается к прерванному:
      - И если ты просишь у Создателя больше, чем требуется тебе на сегодняшний день, но просьбами своими ты прокладываешь дорогу в самое сатанинское пекло. Обращался бы напрямую к слугам дьявола, к чертям... Кирилл же не верит им обоим (барин), он видит, что даже здесь, в самом низу, продолжаются социальные игрища, даже у таких полулюдей, как профессиональные попрошайки, существует жесткая, десятилетиями отлаженная иерархия.

      Увы, он сложный человек,
      Но главная беда,
      Что слишком часто смотрит вверх
      Последние года.

    Вот шаманка. Словно мысли читает, словно в такт. Да. В унисон.

      А в небесах летят, летят,
      Летят во все концы,
      А в небесах свистят, свистят,
      Безумные птенцы,
      И белый свет, железный свист
      Я слышу из окна.

    Непонятно. И охота ей так выкладываться? Выкладываться в никуда, в пустоту Просто так. Попробуй пригласи ее в студию - на три буквы пошлет, а скажи, что голос дурной, что рифма неудачна - в лицо плюнет, или придушит, или блаженно рассмеется. Скорее всего.
      - С вашего позволения. Проповедник налил себе еще водки. и умеют же: с вашего позволения, подай копеечку, барин. Где слов-то таких набрались? И ответа, ведь, никогда не ждут - всё сами знают, всё основное, жизненно необходимое - молча. Впрочем, у них работа такая. А действует, а хочется порой и последнее отдать, и закричать что-нибудь про вселенскую любовь, про ненужность многого, но Кирилл уверен, что любая милостыня будто в болото проваливается, в трясину, и не одному из них деньги не помогают, не идут на пользу. Вон, например, качаясь на костылях - одноногий. Широкие плечи, сильные руки, нормальное (пока еще) лицо. И чего бы ему не сидеть в ремонте обуви, не делать ключи, не плести какие-нибудь дурацкие корзины, в конце концов почему бы не торговать на рынке чесноком и луком. Нет же, дай ему лучшие книги, дай компьютер, предложи собственное место и он развалит не только весь офис, но и всю систему.

      Ах, Боже мой, как много птиц, -
      А жизнь всего одна!"
      Мой арлекин чуть-чуть мудрец,
      Хотя...

    Кирилл странно косеет. Видимо этот подлец успел незаметно плеснуть в пиво водки. Обычно молчаливый, Кирилл говорит:
      - Могу за каждое твое слово по рублю платить. Могу - по сто рублей. Слышишь песню? И за песню могу заплатить. А просто так, только потому, что у тебя ноги нет, или руки, я платить не намерен. Каждый должен получать за труд. Не умеешь петь - пляши. Не хочешь плясать, иди - гайки заворачивай. Так?
      - Резонно.
      - Вон девка улыбается. Вон та, которая на щите, которая фотография. Уже год без работы сидит, всё думает, что ей каждый день платить будут. А не снимают - иди на панель. Или ищи чего другого. А то развоображалась. И-и-ишь. Я прав, верно?
      - Очень, очень законно.
      - Слушай, а чего ты в таком тёплом пальто, чего в шапке? У вас, у бомжей, что - мода такая?
      - Нет. Просто холодно. Да и снег скоро дойдет. А шапочка отличная.
      - Отличная шапочка.
      - И не бомж я вовсе.
Кирилл будто протрезвел. Вокруг угарный гомон, крик, а фонари между тем стали ярче, резче, прорезалась в небе звезда, другая, у сближавшего поворота затормозил ментовской фургон.

      Нам скоро всей придет конец -
      Вот так он говорит.
      Мой арлекин хитрец, простак,
      Привык к любым вещам...

    Уж лучше бы культурно, со знакомыми блядьми, или - с друзьями - в сауну, или... довел бы до ума последний свой проект.

      Он что-то ищет в небесах.
      И плачет по ночам.

    Проект застопорился. И Кирилл по опыту знает, что подсказку нужно искать в самом нелепом, в самом неподходящем для работу месте. В алкоголе, в речах проповедника, в развязном уличном гаме, в походке старушки, в порыве ветра, сорвавшем с прилавка букет незабудок. Кирилл написал более двух тысяч сценариев, по семидесяти из них сделали ролики, дюжину крутят по телевизору. Двенадцать прорвавшихся в эфир фильмов - это большое число. Он на особом положении и всякая стерва удивляется: из какого такого чудесного источника черпает он идеи. Да вот же они. Вот. Где?

    Сейчас. Сейчас найду. Да вон - между гаражей - раскорячилась, . подобрав юбку, писающая сучка; ни ей ни до кого нет дела, ни миру до нее. Даже если кто-то и задержал на ней свой бесцельно блуждающий взор, то всё равно через пару минут навсегда выкинул из памяти сей обыденный пейзаж. Кто угодно, но не я. Я обязательно где-нибудь использую это интерактивно обращенное к небу лицо, этот взгляд, словно воронка, засасывающий ввысь. И никто никогда не догадается, что столь волшебные глазки обычно бывают у девушек, облегчающихся между гаражей. Прекрасный вечер. Кое-что мы нашли.

      Проходит жизнь. Проходят дни
      Вдоль городов и сёл.
      - А-а: давай водки врежем. Разливай!

      Мелькают новые огни,
      И музыка, и сор.

      - Ты пойми: я такой же был. Мог бы быть. И никто мне не помогал. Я сам. Всё сам. А теперь, видишь, я тебя угощаю, а ты... а ты мне... а ты мне гадости говоришь. Эх, помолился бы ты за меня, что ли. Помолись, а.
      - Не в пьяном виде, не в пьяном.

      И в этих селах, городах
      Я коврик выношу,
      И муж мой ходит на руках,
      и я опять пляшу.

    Кирилл поймал на себе пристальный, оценивающий, выворачивающий карманы взгляд одноногого. Колючий, жалящий, в одно мгновение насквозь пронизывавший взгляд. Внутри зашевелилась тяжелая, липкая, теплая ненависть. Сквозь толпу, сквозь однообразный неразборчивый праздник к столику Кирилла направились, с автоматами наперевес, двое ленивых, дышащих самодовольной силой ментов. Одноногий качнулся в тень. Кто-то упал на ограду и тотчас, подобно дамасской стали, распрямился и принял идиотически серьезный вид.

      Сожми виски, сожми виски,
      Сотри огонь с лица.
      Да что-то в этом от тоски.
      Которой нет конца.

      - Ну, что, Христос, набрал дозу? Поехали, койка ждет. Совсем недавно Кирилл бы поднял шум, начал бы возмущаться, полез и заступился, и оставил бы бедолагу рядом с собой, но, сейчас в его голове щелкнул какой-то метафизический тумблер: чья-то властная невидимая рука перевела его из одного возраста в другом. Кирилл буквально за секунду стал взрослым, безразличным к чужим судьбам дядькой. По-настоящему взрослым, без оговорок. Вот так вот течет, течет время, а переход совершается мгновенно, в долю невероятной, но ощутимой секунды. Вяло выдал: - За что, начальник? Тихо сидим.
      - Тихо-тихо, а потом как вскочет, и вот драка уже и организована. Знаем. На вид вроде хмырь, а всё тут разнести может.

    Эх. Выпил водки, запил чешским нефильтрованным, фирменным. Знаем, всё знаем. Закурил. Неловко облокотился на отъезжающий в разные стороны стол. Вернусь домой - напишу рассказ. Просто так, для себя. Как в старые добрые времена. Пустоту перед глазами заполнила какая-то улыбающаяся женщина. Не то та, которая с рекламы, не то другая, но какая-то знакомая, близкая. Взяла бутылку, повертела, разглядела этикетку, плеснула в принесенный с собой прозрачный пластиковый стаканчик, выжидающе приподняла его на уровне Кирилловых глаз. У них у всех - между второй и третьей - рожи так и светятся сплошной духовностью, тела в темноте фосфоресцируют, из горла душа рвется, губы мед источают, а утром, утром... Не имеет абсолютно Никакого значения. Все они чуть-чуть чародеи и маги, все они знают, все умеют выворачивать чужие карманы. Отдайся течению, положись на случай, забудься, потеряй контроль - и еще должен останешься, еще на похмелку дай, для друга дай, для убогого, для увечного, для давно погибшего. Кирилл любил захлебывающийся и несуразный треп, но за мистические внушения платить не любил. Но сейчас он раскрыл не рот, дабы развязать двойное одиночество, но широко распахнул глаза: за спиной женщины, за лохматыми головами, за тентом и над щитом кружились белые и легкие снежинки. Кружилась голова.

      Мы в этой жизни на сто лет
      Совсем чуть-чуть берем:
      Мы едем, едем по земле,
      Покуда не умрем.*

    Стало холодно. Женщина мягко, по-матерински, понимающе смотрела. Положила свою влажную ладонь на кисть Кирилла. Повалил крупный чистый снег. А вокруг как ни в чём не бывало, галдели, спорили, целовались.

Москва, май - 2000.


* - Песенка Веры Евушкиной на стихотворение Иосифа Бродского "Шествие"

  
Миниатюры
Проза
Эссе
Киноэтюды
Гость номера
Экстрим
Гостевая книга
E-mail
Миниатюры

В одинокую реку дважды не входят. А в мире поэзии по-прежнему без изменений: я видел вещь, ничего за себя не просящую; был у воды, впускающей и дважды, и трижды; знал подругу, даже в санитарные дни дающую, и жил под залогом у времени.
Проза
Эссе
Киноэтюды

- А еще, а еще он ставит на голову бутылку и жонглирует апельсинами. А бутылка совсем не падает!
Мама:
- Этого не может быть.
Дочь:
- Правда-правда. А еще он ходит на руках...
За нее договаривает скрипач:
- И противно так похрюкивает.
- Ой. Это вы? Мама, это он.
От удивления девочка отпустила все свои шары.
Мама:
- Ну вот. Я же тебя предупреждала.
Они удаляются.
Гость номера


На ярмарке, пока шла торговля, она также танцевала и люди знали и любили ее. Но девочка мечтала научиться танцевать так, чтоб никто не смог оторвать от нее глаз. Чтобы люди замолкали, только глянув на ее танец. Ей все время казалось, что еще немного - и у нее наконец получится. Но каждый раз невидимая преграда не пускала ее, останавливая на волосок от вожделенной цели.
Экстрим


Тесное пространство сцены. Слева, если смотреть из зала, просторный письменный стол, справа - кровать, по центру - стул. По ходу действия нам понадобятся птичья клетка, телевизор, телефон, пишущая машинка, компьютер, круглый стол с двумя табуретами,револьвер, бутылка шампанского, веревочные качели, мужской манекен, ворох роз (можно заменить воздушными шарами).
Гостевая книга


Комментарии: Уважаемые зрители, это уже просто какой-то драйв, принимать себеподобных читателей за виртуальное раздвоение автора.Ну Рыбкин то сам разберется, а тебя Илюша поздравляю, поздравляю.
E-mail
Миниатюры

В неуничтожимом - уничтожение человеков. В высоте небес - сатанинская усмешка. Если есть место внутри, значит пусто снаружи. Перед кем развернулась дорога, тому не до предпраздничных терзаний и не до слез и камланий.
Проза

Как очаровательно; как глупо: а я его жена. Цензура обязательно эту строку вырежет. Не нужно, лишнее. А если у поющей тетехи синяки под глазами, то ее даже пудрить не станут, просто заменят другой тетехой, с ногами, с упругой объемной грудью, а главное - с неукротимым стремлением попрыгать по сцене. Сколько их прошло перед ним, сколько, слёз, сколько, охов, сколько абортов, и надменных, холодных прощаний
Эссе

в эдаких заповедниках, в эдаких негласных рекреациях и, кстати говоря, вымирают безо всякой ассимиляции. Проще говоря: пересекать границы и передвигаться, и искать более выгодные условия для существования могут народы сильные, а слабый и хотел бы, да не может. Во дворе грязь, притащил в приемный пункт рюкзак пивных бутылок, слушал жалобы старухи, а сам думал: "Ну, Илья, при чем здесь патриотизм? Ну, что случится, что здесь изменится, если ты уедешь...?"
Киноэтюды

- А еще, а еще он ставит на голову бутылку и жонглирует апельсинами. А бутылка совсем не падает!
Мама:
- Этого не может быть.
Дочь:
- Правда-правда. А еще он ходит на руках...
За нее договаривает скрипач:
- И противно так похрюкивает.
- Ой. Это вы? Мама, это он.
От удивления девочка отпустила все свои шары.
Мама:
- Ну вот. Я же тебя предупреждала.
Они удаляются.
Гость номера
Экстрим
Гостевая книга
E-mail
Миниатюры

Соблазн посвященности, страх посвящения, торжество непричастности. Да пропадай пропадом ум, когда шалит и зашкаливает ее колдовство: если можешь - иди, если хочешь - останься: дождь радость разбавит, водка - беду. Водка с дождем помогут
Проза
Эссе
Киноэтюды
Гость номера
Экстрим
Гостевая книга
E-mail
наверх>>>
Copyright © 2003 TengyStudio  All rights reserved. проза      2003 МАРТ №3